Колокольня победы

Капитан Николай Кириллович Резвецов, герой обороны Тулы

Ничего не скажешь, направление удара враг выбрал точно. Хорошая у них разведка, превосходство сил подавляющее. Танковая дивизия поддержана пехотой, артиллерией, самоходками. Да и сами танки Гудериана уже не один раз показали себя в боях с самой лучшей стороны, взяв Смоленск, Орел и теперь вот подойдя к Туле. Им надо зайти с юго-запада к Москве, замкнуть кольцо вокруг нее, добить русских в их столице и пройти парадом по Красной площади, как и планировал фюрер.

Гитлер любит Гудериана, называет его «механизированным генералом», потому что он не только теоретик «войны машин», но осуществляет свои идеи на практике, победно двигая свою дивизию к столице русских.

В наползающих на город сумерках осенние улицы выглядели сиротливо. Холодный ветер гнал по пустынным улицам последние сухие листья. Никто не встретился Николаю, пока он шел по Рогожинскому поселку, – все, кто остался в городе, без устали копали заградительные рвы уже четвертые сутки. На этих работах заняты были женщины, подростки, старики. И задание командования выполнили – создали три оборонных вала. Передний – ложный, второй и третий – боевые.

За эти же четыре дня создали добровольческий рабочий полк, к которому и была придана шестая батарея капитана Резвецова.

Николай вышел к окраине кладбища. На бело-сером постаменте, у ворот, стоял ангел с крестом в поднятых руках.

Вчера, когда определили наблюдательный пункт на колокольне у собора, рассмотреть ангела не довелось. А сейчас выдалась минутка. К тому же никого нет рядом, не будут приставать с ненужными расспросами и всякими там подозрениями насчет религиозности его, боевого командира Советской Армии.

А вот и сам собор, и колокольня возле него. Трехъярусная, тоже бело-серая, как постамент и скульптура ангела.

И здесь тоже ангелы есть, да не один, а целых четыре, по бокам первого яруса колокольни. Эти ангелы летят навстречу нам. В руках у них трубы, они трубят, зовут к чему-то.

Удивительно, как ангелы уцелели. Как не сбили их трубы и крылья мальчишки или пьяные хулиганы, наподобие того дебошира из их деревни, который взялся за бутылку водки сваливать крест с колокольни. И ведь свалил, и похвалялся, и матерно бранил женщин, которые его проклинали.

Николай забыл, как звали этого парня, помнил только его расстегнутую шубу, вихры, одобрительные смешки приехавших в их деревню активистов, устроителей в церкви клуба для танцев и кинематографа.

Запомнил Николай и слова матери, прямо в глаза сказавшей этому парню, что отольются ему слезы женщин, а крест ударит ему по башке. Парень смеялся и, обнявшись с одним из активистов, ушел пить полученную в награду водку.

– Что, капитан, глядишь? Ангелы тебе интересны?

Николай оглянулся.

Позади стоял старик среднего роста, в черном пальто, в шапке-ушанке, с седой бородкой, приветливо улыбающийся.

Лицо без морщин, глаза голубые, добрые.

– Мне по делу положено в оба глядеть. А вы кто будете?

– Я тут сторож при соборе и при кладбище, товарищ капитан. Положено мне за порядком и имуществом, здесь находящемся, наблюдать. Зовут Аким Ивановичем Дорохом.

– Имуществом?

– Ну да, которому в музее надлежит быть. Но так как война и передать не успели, то я взялся охранять. Ваш помощник уже наверху. Документ мой проверил. Вам показать?

– Не надо, Аким Иванович. Вы местный, значит, можете нам оказывать помощь. Деньки-то будут жаркие.

– Всегда готов, как говорят мои пионеры. Осторожно, здесь ямка.

И правда, перед входом на колокольню оказалась рытвина, в которую чуть не угодил Николай.

– Разрешите, я вас провожу до второго яруса. Тут лестница поврежденная, надо по ней осторожно подниматься.

– Да я знаю, вчера ходил. А вот почему она искорежена, так и не понял.

Внутри колокольни сумрачно, но витую металлическую лестницу видно. Ступени тоже каменные, местами в мелких выбоинах. Перила дубовые, ограждения кованые, сработанные умело, на века.

– Поглядите, какая ковка, узоры какие, товарищ капитан. Уральских мастеров работа. И главный колокол весом в тысячу пудов, то есть 16 с половиной тонн, тоже их работы. Но когда общество воинствующих безбожников решило этот чудо-колокол сбросить, то крепления подпилили, и колокол полетел вниз. А когда эта махина летела, то на своем пути все сметала. Вот и чудо-перила наши погнулись и покорежились.

Аким Иванович поднимался по ступенькам впереди Николая, останавливаясь в тех местах, где перила и ограждения повреждены, и этим показывая, что капитану надо идти осторожней.

– Ну, вот здесь, от второго яруса, сами доберетесь. Да мне и нельзя, думаю, на самый верх с вами подниматься. Дело военное, я понимаю.

Он, привалившись к стене колокольни, тяжело дышал, чуть согнувшись и глядя сверху вниз на Николая.

– 82 метра высота. На один метр выше колокольни Ивана Великого в Москве. Вот так, товарищ капитан.

– А вы и сами подкованы не хуже этих перил, – капитан тоже прерывисто дышал. – Музейный работник?

– Был. Уволен. Остался сторожем по собственной инициативе. Да и живу рядом, слева от колокольни дом, обратили внимание, наверное?

– Обратил. Аким Иванович. И вы обратите внимание, что теперь это военный стратегический объект.

– Конечно! Как не понять! Буду вас предупреждать, если что. Не сомневайтесь. Да, наверху-то ветра гуляют. Но можно ночевать и здесь, если придется. Здесь ветра нет, окна целы. Тут была надвратная церковь святителя Николая.

– Если понадобитесь, сержант к вам зайдет.

– А, быстрый такой. Так что, я пошел? Кипяточку не надо?

– Не беспокойтесь. Всего хорошего.

– И вам. Да, как вас зовут, товарищ капитан?

– Николай Иванович. А что?

– Замечательно. Да это я так, всех привык по имени-отчеству величать.

Он поклонился Резвецову и стал спускаться по лестнице вниз.

2.

Всехсвятский собор Тулы. Фото нач. XX века

Площадка третьего яруса колокольни довольно просторна, с открытыми высокими сводчатыми люнетами, без декоративных украшений. Выход с лестницы на площадку через люк, который закрывается тяжелой крышкой из металла, кованного, похоже, теми же уральскими мастерами.

Услышав шаги, сержант Востров отстранился от окуляра буссоли и отдал честь Резвецову.

– Гляньте, товарищ капитан, – все как на ладони.

Капитан подошел к установленной на треноге буссоли – измерительному прибору, который для артиллериста как соль для супа: без него точно не определишь ни основное направление цели, ни отклонения и высоту разрывов, ни углы поправок. Короче, буссоль дает все то, что ведет артиллериста к победе над врагом.

Николай приник к окуляру, и перед ним возникла панорама той части города, где за кладбищем начинался пригородный поселок, названный Рогожинским, – там деревянные дома, реже каменные, выглядели отсюда, с высоты, игрушечными; еще дальше, где сходятся горловины улиц, – окопы, надолбы, мешки с песком, наваленные высокими брустверами; а перед окопами – ложная позиция, где все оборудовано так, будто она и есть настоящая боевая.

Перед позициями – открытое пространство поля, за ним речка Упа; справа, где речка делает поворот, – дорога к лесу, в котором прячутся те самые танки, которые попрут на город ранним утром, – ведь именно в это время от века начинается бой.

Первые ряды танков все же можно разглядеть. Сколько их, можно предположить, если учесть, что в дивизии у немцев более трехсот танков. Артиллерия, самоходки, пехота… Всего более десяти тысяч человек.

Но не все же силы бросит сюда этот Гудериан.

В бой пойдет танков тридцать-сорок, больше на этом поле не поместится.

Ну что ж, будем драться…

– Отличный наблюдательный пункт, товарищ капитан. Лучше не придумаешь.

– Восемьдесят два метра высота, так музейный старик сказал. Давай-ка, Леша, проверяй связь, пока не стемнело.

– Да у меня почти все готово. Я быстренько, – и он скрылся в отверстии люка.

Оставшись один, Николай Резвецов подошел к краю люнета и поглядел на открывшееся пространство через бинокль, а потом и глазами без оптических приспособлений.

Осень нынче холодная, похоже, наступает ранняя зима.

Поле за городом, и река, и дальний лес, и небо над землей – все притихло, замерло, как будто для того, чтобы и люди успокоились, подумали еще раз – а надо ли убивать друг друга, надо ли совершить то, что противно самой природе человека, рожденного совсем для другого, совсем не для тех целей, которые сейчас намечал капитан-артиллерист, готовящийся к завтрашней битве.

Вот тот дуб, что стоит, одинокий, в поле, отличный репер, думает капитан и заносит ориентир в свою тетрадь, вынутую из кожаной командирской сумки.

Капитану сейчас не до того, чтобы вспомнить про знаменитую картину Ивана Ивановича Шишкина, где он запечатлел вот такой же дуб среди колосящейся нивы. А, может, и вовсе не видел капитан этой картины. Но видит же он сейчас даже без бинокля и буссоли дивную живую картину, что предстала его взгляду, – и поле это, и одинокий дуб, и реку, и небо над всей этой тихой русской красотой. Картина родная, дорогая сердцу, хотя вырос Николай Резвецов не здесь, среди русской равнины, а на севере, в вологодских краях. Там, среди высоких песчаных и глинистых берегов, течет река Суда, а за ней лес не такой, как здесь, а глухой, темный. Деревню Борисово, где родился Николай, называют «медвежьим углом», потому как к ним трудновато добраться и медведи действительно попадаются на лесных тропах. Но кто доберется, не пожалеет, что увидел эти места, – они тоже изображены во всем своем величии и красоте на картинах Ивана Ивановича Шишкина.

И хотя сейчас капитан Резвецов готовится определять направление выстрела и дирекционные углы поправок, сердце его чувствует, что он будет защищать и во имя чего.

Сердце не обманешь, оно знает точно, почему трубят четыре ангела в свои трубы и во имя Кого построен и этот громадный собор, и эта колокольня, на самом верху которой сейчас он стоит.

В сердце его от рождения живет понимание, что все это святое, и он будет сражаться и умрет, если надо, но не отдаст родную землю ненавистному врагу.

Между тем Аким Иванович Дорох, бывший директор краеведческого музея, ныне сторож «на общественных началах», то есть не состоящий на государственной службе и не получающий никакой зарплаты, пил чай на своей кухоньке и тоже думал о завтрашнем дне.

Если завтра пойти на колокольню, чтобы видеть бой хотя бы со второго яруса, капитан и его помощник могут подумать, что он кто-то вроде шпиона. Неслучайно сказано, что это «объект стратегического назначения».

А оставаться в доме неловко – примут за труса.

Лучше всего, пожалуй, идти туда, где будут сражаться все туляки, способные держать оружие. Объявлено же о создании рабочего полка.

А если не пустят? Скажут, например, что стар, только мешаться будешь?

Как так – мешаться? Ведь есть и своя винтовка, еще от деда осталась. И патроны есть. И стрелял он всегда неплохо.

«Тулка», винтовка Мосина, или «трехлинейка», стояла у него в платяном шкафу – подальше от посторонних взглядов и расспросов, «откуда, зачем и до чего».

Винтовка пряталась в углу шкафа, за зимним пальто, в брезентовом чехле.

Аким Иванович достал ее, расчехлил, осмотрел.

В хорошем состоянии винтовка. Сработано тульскими оружейниками в 1904 году. Номер, год выпуска можно прочесть в задней части ствола, где находится патронник. Над патронником и расположено заводское клеймо Тульского оружейного завода.

И магазинная коробка, и спусковой механизм, и затвор – все в порядке. Ствол и приклад выглядят вполне прилично.

Аким Иванович все же протер механизмы, смазав их машинным маслом.

Достал коробку с патронами, положил их в карман зимней телогрейки, которая висела рядом с пальто. Есть и кирзовые сапоги – так что обмундирован он на все сто.

Так, все подготовлено, можно теперь покурить.

Он вышел на крыльцо. Уже стемнело, но колокольня и собор белели в сумерках. И трубящие ангелы были видны, и громада собора, напоминающая своими сводами скорее замок, чем привычное глазу крестово-купольное здание, характерное для русских церквей, тоже хорошо была видна.

Собор во имя Всех Святых, в земле российской просиявших, строили долго, с остановками, потому что были неполадки, даже обрушение купола. Начали в конце века, а освятили лишь 1825 году. Заканчивали строительство Всехсвятского храма по проекту тульского архитектора Козьмы Сокольникова, который удачно завершил стройку, придав классическому барокко подобающий вид с колоннами и портиками, с куполами и крестами.

А колокольню достроили лишь в 1863 году, то есть почти на сорок лет позже, когда за дело взялся энергичный купец, староста церкви, Николай Григорьевич Пирожников. И ангелов, отлитых из чугуна, изготовили и установили на его средства.

Да только кто об этом, кроме Акима Ивановича, знает – разве что историк Модест Петрович Зуев, который сегодня, как и он, работает сторожем.

Аким Иванович загасил цигарку-самокрутку, вздохнул, подумав о том, что нельзя войти в храм, который теперь и как музей закрыт. Но помолиться можно и в доме, где за книгами на полке хранится у отставного директора икона Николая Угодника. Он достает ее всякий раз, когда готовится к поступку, важному для его жизни.

Ставит перед книгами и произносит так, как произносили отец и мать, дед и бабушка, прадед и прабабушка:

«Святитель Николай Чудотворче, скорый помощник в бедах и горестях наших, моли Бога за нас».

3.

Танки Гудериана

Ровно в семь утра, едва рассвело, раздались первые артиллерийские выстрелы. Сполохи огня, резкие, слепящие, затем грохот орудий и через несколько секунд взрывы.

В воздух взлетают комья земли, осколки укреплений окопов, куски металла.

Берегись, солдат!

Это не снаряды свистят и грохочут, а сама смерть воет, летит к тебе и как будто клацает зубами, приговаривая:

– Ба-а-ах!

– Пришла!

– Бу-у-бух!

– К тебе!

– Бу-у-бух!

– К тебе!

Стихнет на минуту-две смертельное клацанье, а потом опять,

опять,

опять!

Да сколько же можно!

Не жалеют снарядов, гады!

Ничего, бейте, цель-то у вас ложная!

Но осколки и комья земли долетают и сюда, на боевую позицию.

Берегись, артиллерист, согнувшийся за щитом своего орудия.

Берегись, солдат пехотного рабочего полка, прикрывший голову шапкой-ушанкой, а то и кепкой, потому что каски воинской тебе не выдали – не успели обмундировать по-военному.

Зорко смотрит в бинокль с колокольни капитан Резвецов. Засекает вспышки орудий, отмечает координаты в своей тетради.

Вот смолкла канонада, и из леса выползли, урча, танки. Они похожи на хищников, готовых к прыжку на добычу.

Двинулись по полю, подминая жухлую траву, стерню, неубранные колосья.

Вот первый ряд танков приблизился к дубу…

Так…

– Первому! – отдает команду первому орудию батареи капитан.

– Первому! – повторяет команду связист Леша Востров.

– По танку… бронебойным… выстрел!

Команды повторены на огневой позиции.

Старший офицер на огневой, лейтенант Вениамин Мохов, видит, что заряжающий послал снаряд в казенник гаубицы и замкнул его.

Дает отмашку:

– Выстрел!

Заряжающий резко дергает боевой шнур.

Промах.

– Ничего, Веня, – шепчет Резвецов – и громче:

– Первому…дирекционный угол десять… бронебойным… выстрел!

Команды повторены, у лейтенанта Мохова от волнения выступили красные пятна на юношеских щеках – это его первый бой.

Сделан доворот ствола орудия по цели, повторена команда:

– Выстрел!

– Хорош, Веня… – говорит Николай и громче:

– Батарее… по танкам… бронебойным…

Назван прицел…дальность…

– Выстрел!

Четыре орудия батареи открывают огонь по врагу.

Вздрагивают, подпрыгивают, словно живые, гаубицы.

Веня Мохов закрыл уши ладонями. Высунул голову из-за щита гаубицы, глядя в бинокль на поле.

– Голову пригните, товарищ лейтенант! – кричит наводчик Трофим.

А на колокольне Леша Востров, видя, как загорелись и, споткнувшись, вильнули вбок два танка, выкрикнул:

– На тебе, пала!

Танки второго ряда объехали подбитые машины, продолжили движение по полю.

– Батарее, – отдал приказ Ревецов.

Скорректировал прицел.

– По танкам… бронебойным… выстрел!

Когда на поле дымились и горели более десятка подбитых танков, генерал Гейнц Вильгельм Гудериан, «быстроходный Гейнц», «Гейнц ураган», прозванный так самим фюрером, немало изумленный ходом боя, отдал приказ подтащить к полю боя самоходные пушки.

Точность стрельбы у русских неплохая. А говорили, что артиллерийских кадров у них нет. Перебиты по приказу самого Сталина. Но ведь речь шла о высшем командовании. А здесь воюет рядовой состав. Похоже, совсем неплохо обучен…

Генерал смотрел на поле, где горели подбитые танки, размышлял, где у русских может быть наблюдательный пункт.

Он высунулся по пояс из башни танка, обводил позицию русских опытным взглядом командира, привыкшего сваливать сопротивление любого, самого опытного врага.

Так. Вот это высокий дом на окраине улицы…

Что это? Похоже, заводское помещение.

За ним странное здание… А, вон погнутый крест. Церковь.

Русские – безбожники, церковь приспособлена для других целей, бытовых.

Все же вряд ли там наблюдательный пункт.

Вот здание рядом более подходит для наблюдения. Удобное чердачное окно…

Подавить!

Танкам возобновить атаку!

Смять сопротивление, не дать прийти в себя после массированного артобстрела.

Заговорили самоходки.

Бьют на поражение с открытой, удобной позиции.

Держись, русский воин!

Держись!

4.

Догорали огни подбитых танков.

Прекратили озарять небо вспышки выстрелов орудий и с нашей, и с вражеской стороны.

И только сейчас заметили, что наступил вечер.

Оглушенные, вынутые из пекла, сидели на земле, у станин гаубиц и пушек, артиллеристы.

Еще не верили, что отбили атаку. И со странными улыбками на измазанных гарью лицах смотрели друг на друга – те, кто остался в живых.

– Убиты заряжающий Теплов и подносчик снарядов Егоркин, товарищ лейтенант.

Вениамин Мохов смотрел на наводчика Трофима Волкова и не понимал, что тот говорит. До него долетали лишь обрывки слов.

На всякий случай кивнул, откинув голову к щиту гаубицы. Трофим, видя состояние командира, подхватил его подмышки, оттащил в сторону – металл сейчас раскаленный, надо беречься.

Слух к лейтенанту вернется – скоро придет в себя.

– Порядок, товарищ лейтенант? – Волков смотрел в глаза командиру.

Мохов услышал слово «порядок» и снова кивнул наводчику. Это самый опытный боец. Смелый. Но показал себя таким и весь орудийный расчет. И вся батарея.

Сколько, интересно, танков они подбили?

Поняв взгляд лейтенанта, Волков показал на пальцах обеих рук:

– Девять, – и улыбнулся.

Обвел рукой все пространство, на котором находилась батарея:

– Все вместе – штук двадцать.

– Не может быть, – сказал лейтенант, уже начиная слышать.

– Может.

Лейтенант встал, огляделся.

Орудийные расчеты приводили в порядок свое хозяйство. Оттаскивали от орудий убитых. Раненые шли на перевязку.

Стылое солнце клонилось к закату, окрашивая небо длинными багровыми полосами.

На эти полосы смотрел с колокольни в бинокль Николай Резвецов.

– Товарищ капитан, командир полка, – Леша Востров протянул командиру трубку.

– Резвецов? Маврин говорит.

– Слушаю, товарищ полковник.

– Коля, дорогой, вы молодцы! Твоя батарея уничтожила 30 танков! Ты понимаешь?

– Постарались, товарищ полковник.

– Хорошо постарались! Но завтра они снова полезут. Если тебя засекут, меняй энпэ. Ты мне нужен живым, понял? Без тебя не будет такого огонька, как сегодня! Буду докладывать командованию о вашей шестой батарее!

– Служу Советскому Союзу.

– Так держать, капитан!

И командир полка повесил трубку.

Леша Мохов слышал этот разговор.

– Ошибочка у товарища полковника вышла, – сказал он.

– Какая?

– Не 30, а 31. Я посчитал. Да вы и сами посмотрите внимательно. Тридцать один мы подбили. Тридцать один!

И Леша в прорыве молодых чувств, переполненный радостью сегодняшней победы, обнял капитана, прижался к его груди.

Потом отстранился, белозубо смеясь:

– Дали мы фрицу по зубам! Аж искры полетели! Запомнят они нашу Тулу!

5.

Капитан Николай Кириллович Резвецов, герой обороны Тулы

– Доложи о потерях, лейтенант.

Вениамин, уже пришедший в себя, доложил:

– Орудия не повреждены. В личном составе потери – трое убиты, пятеро ранены.

– Проси пополнение. Если не дадут, придется справляться самим.

– Ясно.

– Занимай позицию номер два. Как только тебя обнаружат, переходи на третью, потом четвертую. В районе улицы Пирогова.

– Я помню дислокацию.

– Давай танкам подходить ближе. Как втянешь в начало улицы, бей прямой наводкой.

– Это тоже помню, товарищ капитан. Подбитые танки остановят движение.

– Правильно. Как самочувствие?

– Нормально.

– У меня после первого боя башка трещала. Почти не слышал.

– Мне уже легче. Как вы?

– Пока не засекли. Если меня подстрелят, энпэ займешь ты. Все расчеты в моей тетради в командирской сумке. Командовать первым орудием поставишь Волкова. Наводчиком – Бочкова.

– Ладно. Кормежку привезли. Сейчас к вам направлю.

– Давай, – Резвецов помолчал. – Вот что еще хочу сказать… Ты бой выдержал … на отлично. Но завтра будет трудней. Все равно надо не пропустить гада.

– Так точно, товарищ капитан.

– Николаем меня зовут.

– А я – Вениамин.

– Трудно выговаривать. Лучше – Веня.

– Согласен.

Капитан отдал трубку Вострову.

– Я за кормежкой сбегаю. Может, горяченького раздобуду.

– Давай.

Убрали буссоль на треноге, спустились на первый ярус, в надвратную церковь, где окна были застеклены.

Хозяйственный Леша принес не только каши в котелке, но и горячий чай во фляжке.

– Положено сто грамм фронтовых, – сказал Леша прежде, чем налить чай в кружки.

– Я не против.

Налили, выпили.

Сидели на каких-то ящиках, неизвестно как и зачем сюда попавших. Леша из вещмешка достал плащ-палатку, расстелил ее, зажег коптилку – домовитый был паренек, все у него оказывалось под рукой.

Коптилка из стреляной гильзы. Она отбрасывала тень на облупленные росписи стен. Прямо перед глазами капитана оказались уцелевшие части фигур и ликов святых. В проем окна проникал ветерок, пламя коптилки колыхалось. Казалось, что лики святых, особенно их глаза, написанные темными красками, на какое-то время оживают.

Леша заметил, что капитан время от времени бросает взгляды на остатки росписи. И перед ним тоже виднелась часть изображения человека, который поднял руку с мечом. Рядом можно было разглядеть фигуру старца с белой бородкой в хитоне. Он перехватывал руку палача, который готовился отсечь голову человека, стоящего перед ним на коленях.

– А тут церковь, выходит, была, – сказал Леша, складным ножом разрезая хлеб и протягивая ломоть капитану. – Вот поглядите, на этой стенке что нарисовано, – он показал на остатки росписи. – Интересно все же, что это такое. У нас в деревне тоже церковь была. Из нее склад сделали. И вот что произошло, товарищ капитан. Стали там хранить зерно, а оно не хранится, горит. То есть гниет. Зерно хорошее, комиссия приезжала, проверяла. Вредителей все искали. Не нашли. Сделали в церкви стоянку тракторов. Да вы ешьте, товарищ капитан. У меня немного сальца есть. Не желаете?

– Не откажусь. Твоя деревня здесь, под Тулой?

– Ну да, Казначеевка. Ясная Поляна недалеко, которую все знают. Ешьте, ешьте. Я хоть и не хохол, а сало люблю. Сам солил.

– А у меня сахарок. На-ко вот, расколи.

Зажав сахар в ладони, Леша одним ударом ножа расколол его на два равных куска.

– Хочу спросить, товарищ капитан, а вы в военной академии учились? Уж очень точно цели определяете. Прямо по заказу – хлоп, и готово.

Николай улыбнулся.

– Ну что ты, Алексей, какая академия. Артиллерийские курсы командиров, вот и все. Главное – практика. Я же воевал на финской.

– И орден там получили?

– Там.

– А правда, что они нас там ловко подстреливали? Снайперы, кукушками их прозвали?

– Правда. Вот и нам надо также метко стрелять.

– Мы неплохо научились. Если, к примеру, взять вас. Я тоже на курсы пойду, как можно будет. Хочу таким, как вы, стать.

Поговорили еще, улеглись подремать. Коптилку погасили, и сразу наступила черная темнота. Николай подумал, что лучше бы спать при зажженной коптилке – при ней меньше шансов не проспать рассвет. Потом, по военной привычке, стал себе внушать, что проснуться надо рано, лучше до рассвета.

И эта привычка не подвела.

Рассвет наступал медленно. Солнце как-то нехотя поднималось из-за кромки леса, словно ему не хотелось видеть, что натворили люди на пространстве поля перед рекой и окраиной города. Подбитые танки уродливо стояли, скособочившись, уткнувшись во рвы, с открытыми или вовсе сорванными башнями.

Могучий дуб обгорел, почернев. Его ветви стали похожи на костлявые руки какого-то неведомого чудовища.

Николай заметил, что немцы уже готовят пушки к бою.

Командирские часы капитана показывали без десяти минут семь. Только Николай подумал о Леше, как его голос раздался у него за спиной:

– Доброе утро, товарищ капитан. Гляньте, пушки-то они другие прикатили. Похоже, покрепче будут по нам врезать.

– Дай-ка трубку.

– Резвецов? – услышал он по рации голос полковника. – Как там у тебя?

– Противник готовит артиллерию. Будет бить семидесятипятыми.

– Сколько пушек?

– Вижу четыре. Еще могут быть в укрытии.

– Давай координаты.

Николай выполнил команду.

И в это время раздался первый залп немецких орудий. Но не по нашим позициям, а по колокольне.

Первый снаряд просвистел в метрах двух от купола.

– Буссоль! – крикнул Николай. – В люк ее, быстрей!

И подхватив треногу, стали спускать ее в укрытие.

Едва успели они подтащить буссоль к отверстию люка и стать на первые ступеньки лестницы, как грохнул, попав в стену колокольни, снаряд. От купола полетели куски штукатурки, комья крепко схваченной глины сто с лишним лет назад. Один из кусков ударил Лешу Вострова по голове.

Николай снизу спускал буссоль с треногой, Леша сверху. Он вскрикнул, машинально отпустил буссоль. Но Николай успел подхватить ее, прижав к груди. Леша откинулся спиной назад, взмахнув руками.

Спустив треногу на второй ярус, Николай вылез на площадку третьего. Подполз к Алексею, перевернул его лицом к себе:

– Рацию…

Рация оказалась рядом с люком. Николай сначала затащил на лестницу Лешу, лишь потом спустил вниз рацию. Но не успел закрыть кованую крышку люка, как грохнул еще один снаряд, попавший в колокольню.

Комья глины посыпались на Николая и Алексея, ударяя их по рукам, спинам, головам.

Спустив Алексея на площадку второго яруса, Николай поднялся по ступенькам и закрыл кованую крышку люка.

Обстрел колокольни продолжался. Снаряды попадали по куполу, разносили его в клочья. Но остов из кованых прутьев металла, сработанных уральскими мастерами, выдержал. Разлетелось лишь покрытие купола.

Не снесло, к удивлению, и купольный крест.

Откуда-то взялся тут Аким Иванович. Он оттащил в угол площадки Алексея и принялся перебинтовывать его раненую голову.

Леша терял сознание, но говорить не мог, лишь стонал, прикрыв глаза. Выражение лихого задора сменилось на его лице смертельной бледностью.

Аким Иванович шептал какие-то слова, склонившись над Лешей.

– Как он? –спросил Николай.

Аким Иванович ничего не ответил, печально посмотрев на Резвецова.

Обстрел колокольни закончился. Немцы убедились, что наблюдательный пункт русских уничтожен. Как и оборонительные укрепления, из-за которых велся артиллерийский прицельный огонь.

И тогда генерал Гейнц Вильгельм Гудериан отдал приказ начать новую танковую атаку.

6.

Резвецов снова занял наблюдательную позицию. У рации сидел незнакомый солдат с усталым лицом, черными кругами под глазами.

Николай устроил его у открытого люка, приказав как можно быстрее прятаться после его команды. Связиста звали Иваном Зубовым. Он работал на заводской телефонной станции. Как пользоваться полевой военной рацией, показали ему только вчера.

Он выжидающе смотрел на капитана, боясь что-нибудь напутать.

– Батарее, – отдал первый приказ Николай.

Зубов включил нужный тумблер, и Резвецов утвердительно кивнул.

– Прицел… – обозначил Николай после того, как Зубов передал его команду.

– Бронебойным…

– По танкам…

– Выстрел!

Танки наступали ромбом. Строй ломался, когда на пути встречались подбитые вчера машины, но снова выравнивался, как только их объезжали.

Но вот загорелся головной танк, едва миновав почерневший дуб.

– Хорош, Веня…

За танками, пригнувшись, трусцой бежали пехотинцы.

– Батарее…

– Прицел …

– Осколочно-фугасным…

– По пехоте…

– Выстрел!

Снаряды взрывались, ложась в цель.

Николай махнул рукой Зубову, чтобы тот укрылся в люке. И сам быстро стал спускаться по лестнице, подгоняя связиста.

Едва он успел закрыть крышку люка, как грохнул, разорвавшись, снаряд.

Немцы поняли, что наблюдательный пункт не уничтожен.

Переждав несколько выстрелов, Резвецов снова поднялся на площадку третьего яруса колокольни.

Увидел, что подбито уже несколько танков.

«Молодец, Веня!» – подумал он и передал Ивану, который выбрался за ним, высунувшись из люка:

– Батарее… дирекционный угол ноль-двадцать…

– По танкам…

– Бронебойным…

– Выстрел!

Цели пристреляны, и лейтенанту Мохову легче вести стрельбу, хотя позиция у батареи изменилась.

Чтобы не оказаться под огнем врага, полковник приказал на ложных позициях взрывать световые гранаты. Создавалась иллюзия, что снаряды противника достигают цели.

Так продержались до полудня.

Но несколько танков все же прорвалось на нашу огневую позицию.

Лейтенант Мохов спрыгнул в окоп и закрыл голову руками.

Танк круто развернулся вокруг своей оси несколько раз – «утюжил» окоп. Стоило танку двинуться дальше, Мохов, откопавшись, вылез наружу.

Похожий на чудище, весь черный от земли, с красными губами, которые выплевывали вместе с землей грозные слова, он бросил приготовленную заранее гранату вдогонку танку.

Граната угодила в гусеницу и взорвалась.

Люк остановившейся машины открылся, из него поспешно вылезал водитель танка. Мохов, не теряя ни минуты, выстрелил из пистолета.

Из люка в передней части танка вылез радист.

Мохов подстрелил и его.

Следующим оказался командир танка. Он, прячась за тело убитого водителя, выстрелил в Вениамина.

В это время Трофим Волков успел бросить гранату, и она разнесла немца в куски.

Пригибаясь, большими шагами, Волков подбежал к командиру.

Поднял его на руки. Отряхнул землю с мертвого лица.

Горевать было некогда. Еще один танк, прорвавшийся на позицию, полз прямо на него.

Волков выпрямился во весь рост, расставил руки в стороны, загораживая и убитого командира, и молоденького паренька из рабочего полка, которого направили на батарею в пополнение.

Волков даже не успел спросить, как зовут паренька. Успел только показать, как досылать снаряд в казенник, как замыкать его. Объяснил, в каком ящике лежат бронебойные снаряды, в каком осколочно-фугасные.

И все – надо было становиться к орудию, защищаться.

Танк подмял Трофима.

В это время в башню танка угодил бронебойный снаряд, выпущенный из зенитного орудия.

Зениткам полка НКВД пришлось стрелять не по самолетам, а прямой наводкой бить по танкам Гудериана.

7.

Расчёт 85-мм зенитного орудия

На тридцатый день обороны Тулы, а именно 6 декабря 1941 года, капитан Николай Резвецов продолжал вести корректировку огня с колокольни Всехсвятского собора.

Его батарея уже не существовала, но продолжали бить по врагу батареи зенитно-артиллерийского полка, пограничного полка, охранявшие тылы Брянского фронта, другие воинские подразделения, прибывшие на помощь тулякам.

Усилились и пехотным полком, переброшенным Ставкой из Казахстана.

Командиры этих полков не один раз предлагали Резвецову уйти с колокольни. Но он оставался на ней, понимая, что лучшего наблюдательного пункта не найти.

Морозы ударили с начала ноября, холод и ледяной ветер выстудили не только третий ярус колокольни, но и надвратную церковь, где Николаю удавалось немного поспать и перекусить. От купола колокольни осталась лишь кованая оплетка, но сама колокольня устояла.

С наступлением темноты бой постепенно утихал, и у Николая возникала возможность уйти с третьего яруса в надвратную церковь, где он отдыхал.

Ему выдали тулуп, но и в нем Николай не мог как следует отогреться – ледяной ветер на колокольне надолго выстужал тело.

Но в этот раз почему-то было жарко.

Ему снилось, будто сидят они у раскаленной буржуйки, которую раздобыл новый телефонист Спиридон Боков, прибывший к нему на последней неделе. Спиридон оказался хозяйственным и обстоятельным солдатом. Правда, команды выполнял не так быстро, как Леша Востров. Сначала их обдумывал, лишь потом принимал решение. Николай подгонял Спиридона, объяснял, когда время позволяло, что в их артиллерийском деле главное – быстрота и смекалка. Промедление дает врагу шанс на опережение. В дуэли – а бой с танками и есть дуэль – побеждает тот, кто выстрелит первым. И выстрел должен быть точным.

Спиридон кивал, соглашался, однако все продолжал делать по-своему. Было ему за сорок, трудился он на оружейном заводе. Как-то сказал Николаю, что винтовку Мосина может собрать и без чертежей.

А вот ремесло телефониста-связиста ему внове, так что не надо его подгонять, он уже разобрался, что к чему. А если команды выполняет не сразу, то пусть товарищ капитан не нервничает. Потому как первый выстрел не всегда победный.

Кутузова тоже ругали за медлительность, но в результате он побил быстрого и резвого Наполеона.

С того вечера Николай про себя стал звать Спиридона Кутузовым, а однажды так называл его вслух.

И вот этот Боков-Кутузов припер буржуйку, приладил к ней трубу, вывел ее в слуховое оконце, растопил дровами, где-то прихваченными, и с ожиданием похвалы уставился на Николая, приглашая его сесть поближе к огню.

– Отогревайтесь, товарищ капитан.

Он пошуровал металлическим крюком в буржуйке, разгребая угли, забросил в открытую дверцу несколько картофелин.

– Счас будем ужинать, товарищ капитан. Будет вам картофель с индюшкой и чай с мермеладом.

Про «индюшку» и «мермелад» Николай слышал не первый раз – не очень-то горазд на шутки Спиридон.

– Ты что-нибудь другое придумал бы. Ну, например, сказал бы про жареные котлетки и шоколад.

– Так это – пожалуйста, – и Спиридон снял с крышки буржуйки сковородку, на которой шипели подрумянившиеся котлеты. – Сразу бы сказали, что любите котлеты больше, чем индюшатину.

– А я вам скажу, что лучше сальца с чесночком ничего нет, – сказал, подходя к огоньку, Леша Востров. – Разрешите, товарищ капитан?

– Алексей! – радостно воскликнул Николай. – Хоть ты и не хохол…

– А сало все равно люблю!

Он засмеялся. Широкое, добродушное лицо его, с хитрецой в глазах, с ожиданием ответа на внезапность его появления, сейчас хранило то же выражение, как у артиста, удачно сказавшего свою реплику.

– А мне можно к вам? – это сказал подошедший Трофим Волков. –Больно у вас тут хорошо.

– Да чего там! Где твой шоколад-мермелад, Спиридон?

– Ни шоколада, ни мармелада у него нет. Зато есть сахарок у товарища лейтенанта, – сказал заряжающий Егоркин.

– А ты откуда знаешь? – Вениамин Мохов дружески толкнул Колю Егоркина плечом и, полуобняв его, усадил на ящик у буржуйки. – Подглядел, когда ужинали? Да, товарищ капитан, признаюсь, люблю сладкое, – и он вынул из кармана шинели завернутые в чистый носовой платок кусочки колотого сахара. – Бери, Егоркин, не стесняйся.

– Ну что, вся батарея собралась? – Николай оглядел бойцов, сидящих вокруг печурки. – Зубов, садись ближе. Ты теперь тоже наш, артиллерист. И тоже громил фашиста, когда налаживал связь.

– Да что там, неловкий я. Другой бы увидел, что в него фриц целится. А я проморгал.

– Нет, не проморгал, Иван. Ты концы провода не отпустил, и связь не прервалась. Тебя я нашел мертвым, но пальцы провода держали, как живые, – сказал Спиридон. – Наши заводские все стали если не артиллеристами, то пехотинцами точно.

– Согласен, – сказал Николай.

– Товарищ капитан, а ведь чего-то у вас не хватает? – Аким Иванович раздвинул плечи воинов и поставил на ящик, застеленный Лешиной плащ-палаткой, бутылку «первача». – Моего собственного приготовления. За качество ручаюсь.

– Да кто бы сомневался!

Леша подхватил бутылку Акима Ивановича и стал разливать самогоночку по кружкам.

Всем хватило.

Николай встал.

– Вот что, фронтовые друзья мои. Мы же теперь… теперь... родные! И я прошу… Прошу вас простить меня! Вы же все… я понимаю, что это так, хотя мы все… за этим столом… Братцы, простите меня, что я остался жив! Но клянусь вам, что до последней капли крови…

– Ну что ты, что ты, капитан, – Аким Иванович подошел к нему и поглядел ему прямо в глаза.

– Вот, посмотри… Помнишь, ты у меня спросил, что это тут изображено на стене? Помнишь? Я тебе объяснил, что это Николай Чудотворец приходит на помощь к невинно осужденному на казнь. Вот видишь, уже меч занесен, видишь?

Николай кивнул.

– Так этот палач казнь не совершил. И мы все живые, понимаешь? И Николай Угодник уже встретил нас, понимаешь?

– Как это – встретил? Где?

– А там, куда ангелы зовут. Они все тоже остались жить. И трубят. Утром пойдешь, посмотри. Снаряды мимо просвистели. Поминаешь теперь?

– Погоди, Аким Иванович. Ты же ушел на передовую… Ты мне сам говорил, когда тебя ранило… и ты сюда заглянул… проведать меня… Еще спросил, не нужно ли чего…

– Не мог я к тебе заходить, Николай. Меня не ранило, а убило.

– Постой, как же так… Я же помню, что ты принес мне лекарство… дал попить… Я же помню!

– А ты внимательней на стенку-то посмотри… внимательней…

– И что?

– Нет, ничего. Давайте выпьем, мертвые. За здравие живых.

И все артиллеристы шестой батареи сдвинули солдатские кружки.

8.

Колокольня Всехсвятского собора Тулы. Современный вид

Приподнял голову, увидел в проеме двери Спиридона Бокова. Никакой буржуйки в помещении не было, но Николай почувствовал, что он весь в поту.

Он сел на лежаке, устроенном у стены, осмотрелся.

Спиридон поставил котелок с кашей на ящик, посмотрел на капитана.

– Кричали во сне, товарищ капитан.

Николай вытер пот со лба и шеи, подергал плечами под тулупом.

– Неважнецкий у вас вид, – Спиридон подвинул ящик ближе к лежаку Николая. – Надо бы вам попариться, товарищ капитан. Я насчет баньки разузнал, есть неподалеку.

– Какая там баня, Спиридон. А про эппэ забыл?

– Ни в коем случае. А узнал, что фашист отходит. Выдохся.

– Кто говорит?

– Скворцова встретил, нашего, заводского. Он при штабе сейчас. Умываться, товарищ капитан.

– Ты прямо как мать родная, – Николай тяжело поднялся. Понял, что заболел.

«Все-таки просквозило», – подумал он.

Когда подставлял руки под воду, которую из ковша лил Боков, взгляд его зацепился за кусок изображения на стене.

Косой луч зимнего солнца упал на лик святого, который останавливал руку палача.

«На Акима Ивановича похож, – подумал он. – Или мне мерещится?»

Когда сел есть кашу, опять взгляд его упал на освещенную стену.

«Точно похож. Но ведь Аким Иванович не заходил ко мне!»

– Что с вами, товарищ капитан?

– Да так, ничего, Спиридон.

«В баню ему точно надо, – подумал Боков. – Да и как тут не умаяться, когда каждый день под огнем».   

9.

Ангел на колокольне Всехсвятского собора Тулы

На колокольне пока не установлен чудо-колокол, сброшенный безбожниками в безбожное время.

Но установлена мемориальная доска в память о капитане Николае Кирилловиче Резвецове, командире шестой батареи, которая уничтожила 65 танков врага 30 и 31 октября 1941 года.

Наши сегодняшние школьники хорошо знают о трехстах отважных спартанцах, которые в Фермопильском ущелье бились против целой армии персов. Ну, может, и не армии, а что предпочли смерть в бою, а не предательство Родины, это исторический факт.

Хорошо бы, чтобы эти же школьники, особенно москвичи, знали и о тульском сражении 1941 года, где одна только батарея капитана Резвецова уничтожила целую танковую бригаду врага.

А не обученный военным действиям рабочий полк туляков, где рядом с рабочими бились и умирали студенты, учителя, впервые в жизни взявшие в руки винтовки, разгромили на самом опасном участке боев прекрасно обученную, до зубов вооруженную армию фашистов.

Тула в точном переводе значит «тайный».

Вот это тайное, сокровенное, явило себя явно в сорок первом, когда русские таинники грудью встали на защиту своего города, своей столицы, своей Родины.