Иконописец Александр Лавданский: «Современное иконоборчество – иконоборчество в высшей степени»

Александр Александрович Лавданский – один из известных иконописцев современной России. В конце 1970-х он, успешный художник авангардного толка, чьи работы начали активно продаваться, выставлявшийся по знаменитому адресу: Малая Грузинская, 28, оставил светскую живопись и начал изучать икону. А еще было крещение, которое он решил принять после того, как, падая с лесов, чудом остался в живых…

В интервью порталу Православие.ru Александр рассказал о своем пути в иконописи, о том, что такое современное иконоборчество и почему икона – это всегда про современность.

Александр Александрович Лавданский

«Сегодня господствует идеология, цель которой – уничтожить подобие Божие в человеке»

– Александр Александрович, правда ли, что ваши художественные поиски в светском искусстве вывели вас в конечном счете к иконе?

– Да, это во многом так. Мои работы 1970-х годов были далеки от требований официального искусства, но в них я ориентировался на позднеготическую живопись, живопись Северного Ренессанса, то есть в основе своей на искусство христианское. Как сейчас я вижу, для меня это было лучше, чем если бы я начал, допустим, с абстракционизма и даже постмодернизма. Помню, тогда меня больше всего интересовала апокалипсическая тема. Уже тогда мир стремительно менялся, и ориентиры, которые виделись в конце всей истории, о которых я часто думал, привели меня к началу истории – ко Христу. Знание о явлении в мир Бога, о Его Жертве за человечество сделало осмысленным все происходившее и происходящее.

– Вы рассказывали, как, уже двигаясь по пути к вере, но все еще не крестившись, вы, работая вместе с группой реставраторов в одном храме, упали с лесов. И чудом, пролетев метров пять, смогли зацепиться за не рухнувшую часть лесов. После этого крестились. А вот что было между этим моментом и уже сознательной воцерковленностью?

– Что касается творчества – начал глубже погружаться в иконопись, изучать ее. Отчасти делал и светские работы, но уже более спокойно, не впадая в творческую истерику. Успокоение как раз пришло после полета.

А в церковной жизни было все традиционно, я не избежал периода неофитства. Даже хотел уйти в монастырь, хотя был уже женат. Спасибо моему духовному отцу, ныне покойному иеромонаху Павлу, он категорически сказал не делать этого: «Кто как призван, тот так и должен служить». В этот период я полностью отошел и от светской живописи, но уже не от неофитского горения, просто резко потерял к ней интерес. Мир иконописи оказался для меня более выразительным, важным. Вообще я люблю тему иконопочитания. Она включает в себя и создание икон, и их почитание – порой люди путают это понятие со словом поклонение, с сознательной позицией отрицания иконоборчества. В Византии в VIII веке было явное иконоборчество, оно есть и сейчас, но, я бы сказал, в более глубоких формах. Сейчас иконоборцы стараются не просто уничтожить иконы, называя иконопочитание «идолопоклонством», как это было раньше. Сегодня господствует идеология, цель которой – уничтожить образ человека, подобия Божия, в человеке… Это иконоборчество в высшей степени.

И мы этому можем противопоставить иконопочитание, традиционное искусство.

– Искусство в широком смысле, не только иконопись?

– Да. У меня есть друг – профессор Сорбонны. Он рассказывал, что лет 15 назад зашел во Французскую академию художеств. Студенты занимались, рисовали гипсы, писали натюрморты, натурщиков. Снова там он оказался года два назад и ужаснулся: пусто, уже никого не интересует ни образ Богом созданного мира, ни образ Богом созданного человека. Это тоже пример современного иконоборчества.

«Прежде всего думаю о традиции»

Александр Лавданский. Фото: Саша Мановцева – Если говорить именно про икону (имея в виду церковное искусство в целом: иконопись, монументальную храмовую живопись, мозаику), насколько верующие люди, приходящие в храм, понимают язык иконы, богословские нюансы и так далее? Или им это не нужно: считали сюжет – и хорошо?

– Конечно, умение «читать» иконы помогает лучше понять многие вероучительные моменты, ведь икона – и художественное произведение, и богословская мысль, и проповедь. И поэтому верующим нужно объяснять, показывать – мне кажется, это задача каждого прихода.

Сейчас мы расписываем храм во имя благоверного князя Александра Невского в Волгограде. Это город, который несколько раз почти был сметен с лица земли, потом, после войны, его начали восстанавливать. И вот недавно с любовью воссоздали храм – тот храм в псевдовизантийском стиле, который был построен при императоре Александре III.

Сейчас идет работа над благоустройством прихрамовой территории, и во время работ находят осколки мин, патроны, человеческие останки. Недавно среди человеческих останков нашли четки… И уже как-то еще глубже начинаешь чувствовать то, что мы делаем, важность появление храма, росписей, тем более на таком месте…

И уже сейчас специалисты в надежде, что мы сделаем хорошо, готовы проводить по росписям храма своеобразные экскурсии, объясняя сюжеты, иконографию и так далее.

Чтобы человек захотел всмотреться в роспись, в икону, изучить иконографию, важно, чтобы его не отталкивало это чисто художественно. Когда художник работает равнодушно или с мыслями о чем-то другом, то и получается – соответствующе.

За работой

– Когда предстоит расписать храм, как осмысляете программу росписи?

– Прежде всего, конечно, думаю о традиции. Нужно любить не только ближних, которые рядом с нами, но и тех, что жили до нас, тех, которые и создавали эту иконописную традицию.

Нужно любить не только ближних, которые рядом с нами, но и тех, что жили до нас, тех, кто создавал традицию

Важно понять, что они имели в виду. Но при этом важно смотреть и на архитектуру конкретного храма и так далее. Вот храм во имя Александра Невского, построенный в XIX веке в неовизантийском стиле и разрушенный в 1932 году. Архитектурный стиль, вероятно, диктовал и внутреннее убранство. Но в то время не было таких знаний про византийское и древнерусское искусство, которыми располагаем мы сегодня. Была Санкт-Петербургская академия художеств, в ней – церковно-исторический факультет, но древние фрески и иконы еще не были настолько раскрыты и отреставрированы. Поэтому расписывали, как тогда диктовало время, – в академическом стиле. Мы сегодня, получив возможность соприкоснуться с настоящим византийским искусством, преломив его через понимание людей, живущих сегодня, расписываем так, как диктуют сами стены.

А вообще можно говорить про стили сколько угодно, но в каком стиле мы бы ни писали, в каком бы ни старались усовершенствоваться в меру своих сил, главное – мы никогда не стараемся подделываться под чьи-то вкусы, хотя и прислушиваемся к мнению заказчика.

– А вот если храм уже расписан, допустим, в академической манере и вам надо написать туда иконы для иконостаса. Насколько допустима разностилевая ситуация при благоукрашении храма?

– Сам я всегда старался избегать этого, но если не получалось – не расстраивался, поскольку это тоже по-своему интересно. Один из моих любимых памятников – монастырь Иоанна Лампадиста на Кипре, там в храме росписи от XI–XII веков до XVII века, и это очень красиво, несмотря на разностилье, – удивительным образом сочетается богатство церковного искусства в одном месте.

– Вернемся к вашему пути от момента крещения. Был ли период охлаждения?

– Был, и за то, что я его прошел достаточно без потерь, я благодарен своему духовнику и своей жене. Она своим терпением буквально вытащила меня из этого состояния сомнений в необходимости церковной жизни. Мне не хотелось идти в храм, я не понимал, для чего это нужно, – она все равно каждое воскресенье шла, ничего не навязывая, и мне ничего не оставалось, как идти за ней. В этот период я продолжал писать иконы и считаю, что писал их тогда плохо.

– Вы рассказывали, что учились, узнавали икону по книгам О.С. Поповой, слушая беседы с ней. Как это – учиться по книгам? А что главное вы поняли про икону благодаря работам Ольги Сигизмундовны?

– Для меня было важно, как она подбирала материал. Она видела византийские иконы так, как может видеть только человек, у которого есть дар от Бога, и тем самым давала возможность увидеть их и многим другим людям. Она не учила никаким техническим приемам, но она говорила о самом важном. Например, много рассуждала про свет в византийской иконе, тот свет, который является отблеском нетварного, фаворского света, – как византийские мастера его передавали. Это были для меня ориентиры в иконописи.

Благодаря Ольге Сигизмундовне я понял, что в иконе важно всё. Когда я начинал заниматься иконописью, были распространены палехские методы, когда нужно соблюдать строгую последовательность: сначала пишется доличное – горы и архитектура, потом одежды, потом – лики. Сначала санкирь, потом – высветления… А из ее книг я понял, что это неправильно, что можно начинать с чего угодно, важно, чтобы в итоге была цельность. И тот же фон в иконе, который Палех практически изничтожил, не менее важен, чем всё остальное. Иногда пишешь икону, и если фон не золотой, то половину времени от всей работы уходит именно на фон.

«Я тоже писал плохие иконы, мне есть в чем каяться»

За работой – Не раз слышала от иконописцев, что тогда, в советское время, ситуация у иконописцев была иная, чем сейчас. Вы согласны?

– Да, в 1970-е, 1980-е в чем-то было по-другому. Если уж человек шел писать иконы, расписывать храмы, было понятно, что он делает это по призванию. Например, я, когда оставил светскую живопись, очень неплохо уже на ней зарабатывал. А иконописью тогда много было не заработать, да и художники оказывались в своеобразном андеграунде.

Сегодня – много храмов, продолжают строиться новые, у церковных художников появилась возможность заработать (и это правильно). Но также вокруг стали крутиться специфические люди, порой не имеющие отношения к иконописи, масса художников, которым все равно, что писать: на церковную тематику или на далекую от нее, лишь бы платили. Когда так происходит – грустно, и лучше бы такого не было, но я бы не сказал, что это прямо критично.

У апостола есть слова: «Как бы ни проповедали Христа, притворно или искренно, я и тому радуюсь и буду радоваться» (Флп. 1: 18). Надо быть снисходительными. Писать икону даже не очень хорошо – все равно хорошо. Не хорошо, прежде всего, для самого человека, который это делает. Но все равно даже таким образом проповедь идет.

И у человека всегда есть возможность прийти ко Христу, возможно, даже через осознание, что он писал иконы, не думая, что он делает, не понимая ответственности. Я же ничем не лучше их в том смысле, что тоже писал плохие иконы, мне есть в чем каяться.

«Икона – всегда современна, ведь Христос – Один и Тот же и вчера, и сегодня, и завтра»

– Сейчас можно услышать: опять художники оглядываются на Византию, сколько ж можно! Что вы думаете по этому поводу?

– Мне эти реплики кажутся странными. Точка отсчета нашей церковной жизни, культуры – Византия, и именно там был найден наиболее адекватный язык для визуального рассказа о Христе, о Горнем мире. На самом деле суть этого языка не меняется, но на его основе создаются новые произведения, соответствующие своему времени. Вообще икона – всегда современна, ведь Христос – Один и Тот же и вчера, и сегодня, и завтра. Преподобный Андрей Рублев тоже писал на языке иконы, найденном в Византии, но созвучном его времени, в итоге – получались его шедевры. Если бы он вдруг начал свои поиски в искусстве, попытки «уйти от Византии» (понятно, что это абсурдно звучит для ситуации того времени, так что я гипотетически), то и не было бы никакого Рублева.

Сегодня, когда активно специально стараются, чтобы была не-Византия, – ничего хорошего не выходит.

Когда активно специально стараются, чтобы была не-Византия, – ничего хорошего не выходит

– Какая конкретно эпоха вас вдохновляла, когда вы шли к своему стилю?

– В разное время по-разному. Сначала это были древнерусские иконы, потом, как раз после книг Поповой, – сама Византия. Изначально – палеологовской эпохи, потом стал заглядывать глубже – в македонский, комниновский периоды. Сейчас я считаю, что придерживаюсь поствизантийского стиля, мне близко творчество Феофана Критского. Но мы не занимаемся реконструкцией, мы пытаемся делать современную икону, слушая традиции, так что в итоге получается некий средневизантийский московский стиль.

Все эти стилевые поиски ради одного: сказать художественными средствами о Христе людям, стоящим в храме.

– Что в целом происходит сегодня в современной российской иконописи?

– Общую картину мы, а точнее – наши потомки смогут увидеть спустя лет сто, пока нам изнутри не очень понятно. Да, есть много вдохновляющего. Некоторые моменты меня пугают – как, например, проект «После иконы».

Вот сейчас на моих глазах в храме в Волгограде Алексей Вронский написал «Воскресение Христово. Сошествие во ад». Просто замечательно получилось. Он взял иконографию Дионисия и традиционную иконографию этого сюжета, в итоге получилось глубокое по смыслу, лаконичное по содержанию, богословски и художественно осмысленное произведение.

– Как вы относитесь к тому, что современное церковное искусство неоднородно – много групп разных художников, которые порой не согласны между собой?

– Вполне нормальное явление. Разные мнения – это неплохо, они всегда существовали, это нормальное развитие. Главное, чтобы собственное мнение не ставить выше всей Церкви, опыта святых отцов.

– Если вам нужно писать образ святого, о котором вы не очень много знаете или иконография которого еще не до конца сложилась (в таком случае речь чаще о новомучениках), как выстраиваете работу?

– Прежде всего читаю житие, изучаю вообще всё, что смогу найти: воспоминания о них, их письма и так далее; от новомучеников часто сохранились фотографии – внимательно их смотрю. Всё это осмысляю, чтобы потом пропустить знание, в том числе визуальное, об этом святом через традиционный язык иконы. Ведь все-таки с фотографий на нас смотрят люди, пусть и святые, но из этого мира, а на иконах они уже там, с Господом, в мире Горнем…

В самом начале своего пути, году в 1978-м, я встретил архимандрита Геннадия (в будущем – схиархимандрита Григория (Давыдова) – духовника архимандрита Серафима (Тяпочкина)), сказал ему, что пытаюсь писать иконы. А он мне сказал: «Если тебе кто-нибудь, например заказчики, будет говорить, что святой на твоей иконе не похож, как им кажется, ты не переживай. Главное – всегда имей в виду, чтобы он был похож на Адама, чтобы не было неправды в лице, в фигуре. А тем, кто считает, что не похож, скажи: “Он же в Раю, и смотреть на него надо, помня об этом!”»

«А тем, кто считает, что святой не похож, скажи: “Он же в Раю, и смотреть на него надо, помня об этом!”»

– Кто еще помогал вам на пути к иконе?

– Мой духовный отец. Причем он – человек, далекий от искусства, не вникал в тонкости иконописания и так далее. Но он меня всегда поддерживал. Если у меня были какие-то сложности, я чего-то не понимал, он говорил: «Ты молись, я буду молиться, и Господь вразумит». По его вере в голове вдруг всё прояснялось, как будто мне кто-то дал профессиональный совет. Его молитвенную поддержку я чувствовал буквально физически.

– Вы сталкивались с тем, что в 1970-е или 1980-е власти мешали расписывать храмы?

– В 1980-х годах мы работали на Украине. И там местные финансовые органы категорически не давали разрешения на роспись храма. Нельзя – и всё, без объяснений. Но мы расписывали, а когда приходили проверяющие, прятались по кустам. Потом батюшка проверяющего угощал, кормил-поил, на некоторое время всё затихало, глядишь – всё доделали.

«Церковь для меня – жизнь»

– Если сравнивать современную церковную жизнь с советским временем, чего вам не хватает, а что, наоборот, радует?

– Тогда совсем другая ситуация была: придешь в церковь – повернуться негде от народа, поскольку церквей в принципе было мало. С детьми вообще сложно зайти. Зато, мне кажется, ревности было больше. Сейчас тесноты уже нет, храмов открыто много, но и ревности, думается, стало меньше. Но я не стараюсь следить за «актуальной повесткой» и так далее. Духовный отец постоянно повторял мне: «Внимай себе. За собой следи. Это самое важное». А уж отец Павел столько гонений претерпел: и в тюрьме сидел, и из Лавры его выгоняли…

– В советское время интеллигенция могла идти в храм из протеста: советская власть запрещает – значит, дело хорошее. Советской власти не стало – и некоторые люди отошли. Почему вы остались?

– Да, и такое было. Но я пришел в Церковь не из-за побуждений «против», а потому, что нашел там самое главное – в любые времена при любой власти. Так что этот вопрос звучит для меня как «почему вы живете?». Церковь для меня – жизнь. Это не про политику, а про спасение – разные весовые и смысловые категории.

Великомученица Варвара

Икона Божией Матери Всех скорбящих Радость

Икона из Стефано-Махрищского монастыря

Иконостас храма Живоначальной Троицы в Хохлах, спроектированный Александром Лавданским

Омовение ног апостолов. Роспись нижнего храма Трех святителей на Кулишках

Праведный Феодор Ушаков

Праматерь Ева

Преподобные Стефан Махрищский и Сергий Радонежский

Росписи студии Киноварь

Роспись храма Трех святителей на Кулишках

Роспись храма Трех святителей на Кулишках

Роспись храма Трех святителей на Кулишках

Собор Новомучеников Церкви Русской

Сошествие во ад

Сретение Владимирской иконы Божией Матери

Феодоровская икона Божией Матери

Фрески Николаевского храма (село Озерецкое, Московская область)

Храм священномученика Антипы на Колымажном дворе

Храм священномученика Антипы на Колымажном дворе

Храм священномученика Антипы на Колымажном дворе

Храм священномученика Антипы на Колымажном дворе

Храм священномученика Антипы на Колымажном дворе

Храм священномученика Антипы на Колымажном дворе

Эскиз иконостаса для храма Пресвятой Богородицы. Автор проекта Александр Лавданский. Москва, 2019 г

Эскиз иконостаса

Эскиз росписи храма. Автор Александр Лавданский