Жизнебиение

Тихон тихо лежит в главной комнате, среди массы книг. Его прадедушка Владимир Прокофьевич прошел всю войну, закончив ее в чине полковника. Квартира досталась нам от него. В ней давно не было ремонта, но мы не стремимся сделать ее под евро – нынче модную тенденцию. Мы просто тут живем. В ящичках недалеко от сына лежат многочисленные награды прадеда, стоят написанные им книги. В шкафу притаились китель и папаха, которую часто надевает старший сын Федор, скача, будто на коне. По ходу разрисовывая фломастером обои. Книг так много, что иногда кажется, будто мы живем в библиотеке. Некоторые гости, приходя к нам, не всегда понимают, где мы храним вещи. В жениной семье все много читали и читают. Как только улучается минутка, жена притаивается где-нибудь с книгой в руках. На днях обсуждали воспоминания Витте. Папа жены, Владимир Владимирович, – доктор физматнаук; жена его, Валентина Прокофьевна, – кандидат тех же наук. Да и их дочь, моя жена, имеет два высших образования. В общем, попал в образованную и читающую среду. Но вот опять слышу сопение сына и бегу к нему.

За окном непонятно для кого светят фонари, медленно наступает день, напевают песни ранние птицы. В углу млеет торшер. Сидя около кроватки сына, начинаю клевать носом. И вот я уже сплю. Чудным образом вернулся в свое детдомовское детство. Вот нас толпой ведут в баню, раз в неделю, строем, по всему городу. Мы очевидны. Нас еще называют инкубаторскими, иногда баторскими, – за одинаковую одежду и агрессивный вид. Нас страшится весь город. Нас недолюбливают, а мы не понимаем за что, хотя ясно за что – мы чужаки. Мы безродительские. Кто-то с самого рождения, кто-то еще помнит своих мам и пап. Которых никогда не осуждали, будто прощали их нерадивость. Часто потом буду слышать вслед: безотцовщина. К этому даже потом привыкаешь и ждешь, когда, признав в тебе не своего, тебя как-нибудь обзовут. Сон меняется, и вот я бреду по какой-то дороге, навстречу опять идут люди, но уже другие; у них в руках косы и грабли. На горке замечаю небольшой храм, слышу пение регента. Даже помню ее имя: ее зовут Анастасия Козлова. У нее тонкий ангельский голосок. Она теперь живет во Франции.

Очухиваюсь от жизнебиения сына. Надо идти на кухню и нести ему еду. Пока туда ходил, сын справил свои дела. Переношу его на комод – негоже принимать пищу мокрым. Пеленаю. И вот уже сын вкушает маминого молока, старательно сопит, иногда подмигивая в благодарность мне своими глазками-бусинками. Тихон покушать горазд. Еще совсем недавно он ставил рекорды в роддоме.

Кстати, роды были непростые: рожали Тишу почти весь день. Меня нарядили в поварской костюм, и я бегал вокруг жены, подавая воду, сотовый телефон, свое плечо. Несколько раз увидевшие меня в чудном застиранном наряде акушерки откровенно смеялись. Но по-доброму. Пару раз принимали меня за ошибившегося этажом санитара. На родах был не первый раз, все знал и понимал, но каждый раз будто первый. В голове всякие волнительные мысли. Как все пройдет? Персонал в целом приятный, хотя оборудование очень старое. Жене роды давались крайне не просто. У Тихона оказалась большая голова, впрочем, как и у Федора и дочери Александры. Такой размер голов не был обнаружен в истории роддома. Между собой всех детей мы называем головастиками. Поэтому при родах жене пришлось весьма не сладко. Приходилось то веселить ее, то вести отвлекающие разговоры, то читать молитву о чадородии. Жена – человек мужественный; несмотря на всю сложность, сама родила Тихона. Тихном мы его назвали в честь епископа Архангельского и Холмогорского Тихона, с которым когда-то нас свела судьба. Ой, что-то я отвлекся, Тихон опять начинает сопеть, надо идти к нему.

Покрякивая, Тихон живет своей маленькой жизнью. Сидя около него, думаю о тех, кто не смог выносить в себе дитя. Приостановив данную Богом жизнь. Думаю и о тех детях, которые в это же время спят в детдомовских кроватях, и никто не склоняется над ними, изучая схожесть, подмечая мамины и папины черты. О тех детях, которые, возможно, нынешней ночью остались в роддоме. Их матери ушли домой одни.

Я вглядываюсь в черты своего еще маленького сына и думаю о дне завтрашнем. В какой атмосфере он будет расти, кто его будет окружать? Все это еще у него впереди. Он спит сладким сном, раскинув свои маленькие ручки. Над ним, охраняя его жизнебиение, сопит отец. Завтра домой вернется мама Аня, но мне уже хочется продолжить кружить в заботе над своим сыночком. Работа по обеспечению его жизнебиения затягивает. Завтра опять выйду «на эту работу». К чему выходные, когда рядом течет жизнебиение родного дитя?! Скоро будет его крещение. Приглашаю.