Один день с реставратором икон

По дороге в мастерскую на дне Хитровки

Мастерская реставратора икон – это небольшая комната в помещении при храме Трёх Святителей на Кулишках. Рабочего графика у художника нет: он приезжает сюда, когда считает нужным.

«Это обёрточная. Для икон», – поясняет мастер.

Бывшие «ночлежки» из горьковского «На дне» принадлежат храму, в котором и работает художник. Лабиринты узких коридоров и переходов, чуть обшарпанные стены, тусклый свет, сильный запах воска и ладана. Кажется, что им пропитано всё здание.

«Свой дорогу найдёт, а чужому незачем сюда соваться, – цитирует «Москву и москвичей» Гиляровского Светогор. – Та самая Хитровка, о которой писали Горький, Акунин. Там, где до революции были «воровские подземелья», сегодня – жилые дома».

«Это растворители, вы не думайте. У меня алкоголь спрятан».

На стеллаже с иконами – деревянный каретный сундук XVII века.

«Его кто-то в храм отдал, ну, я и попросил. Шкафчик из него сделал».

Восстанавливать святое

Кирилл показывает несколько икон, с которыми ещё предстоит работать: потемневшие, в копоти, трещинах, с отколами и царапинами. Трудно поверить, что это вообще подлежит восстановлению.

Художник останавливается у шкафа, на котором пылится огромное распятие.

«Здесь тоже был «записан» фон, я снимал тёмный лак. А вот здесь, с краю, видите дырки? – указывает на верхний правый угол креста реставратор. – Это следы от дроби. Видимо, в него кто-то стрелял. Я дробинки вытащил, а дырки заделывать не стал. Решил оставить для истории. Как напоминание».

На рабочем столе, сооружённом из американской швейной машинки Зингер, лежит икона Николая Чудотворца. Кирилл тонкой кистью тонирует поле иконы. Это завершающий этап реставрации.

– А это ничего не значит? Почерневший лик святого?

– Нет. Я в такие вещи не верю, – отмахивается Светогор.

Профильного образования у московского художника нет: он всему учился сам. В реставрации, по словам Светогора, усидчивость важнее художественных навыков. 80 % работы – это понимание того, где, что и как нужно восстановить. Остальные 20 % – укрепление живописи, расчистка, промывки.

За окном маленькой каморки реставратора шумит поливальная машина. Кирилл бережно оборачивает икону бумагой и покрывалом, заклеивает скотчем. По словам Кирилла, после завершения восстановительных работ у реставратора ещё несколько дней сохраняется ощущение сотворённого чуда.

«Она уходит в свою жизнь, вещь эта. Она уже тебе не принадлежит», – тихо говорит художник.

Мы ждём, пока за иконой придёт хозяин. Светогор достаёт из холодильника шоколадные конфеты, лимонад и виноградную водку. Обедает он обычно здесь же, в мастерской. Говорит, что в кафе не ходит, потому что одному есть скучно, а компания не всегда находится.

«Хотите выпить»? – вспомнив, что в этот раз компания у него есть, спрашивает он.

За отреставрированной иконой приходит высокий мужчина средних лет в респираторе. Здоровается, забирает работу, отдаёт деньги и молча, не прощаясь, уходит.

«Икона не должна превращаться в бизнес. По-хорошему, реставрация тоже, но что делать? Кушать-то хочется, – сетует художник. – Платят мало. Чтобы кушать – нужно сделать много. Например, реставрация аналойной иконы стоит от пяти до десяти тысяч рублей. Для сравнения: написание аналойной иконы – от 15 до 30 тысяч рублей. А время на это уходит одинаковое. У реставраторов работа не сложнее и не легче, чем у иконописцев. Она просто другая».

Из мастерской мы выходим на улицу, к старым ночлежным домам, а затем в арку, ведущую во двор некогда существовавшего трактира «Каторга». В переходе Светогор встречает знакомого художника, перекидывается с ним парой слов, после чего останавливается и закуривает.

«Каждый год мы что-нибудь утрачиваем безвозвратно. Должна быть какая-то идея сохранения русского наследия. Что-то разрушено. Вы извините, я, наверное, не по теме?»

Мы молча направляемся в храм Трёх Святителей. От мастерской Светогора до него – три минуты спокойным шагом.

«Вот наша политика? – поразмыслив, продолжает он. – На словах она, вроде как, правильная: укрепим страну, поднимем её. А на деле-то ничего нет. Я вообще человек аполитичный: живу своей жизнью, ни во что не вмешиваюсь. В своё время вмешивался. Ходили на эти баррикады, как дураки. Зачем – непонятно. Сидели вокруг Белого дома в 1991 году. Была большая тусовка, люди почувствовали какую-то свободу, пели песни под гитару. Но сейчас – другое. Надо что-то делать, а не протестовать. Создавать какие-то серьёзные партии, куда будут приходить люди, идеологически близкие друг другу. Не революцию же делать, хватит уже. В своё время многие осуждали Столыпина. А потом, спустя годы, все поняли, что это единственный человек, который что-то сделал для России».

На первом этаже храма пусто, темно и даже слегка мрачно: нет людей и света. Кирилл показывает отреставрированный иконостас и предлагает подняться на второй этаж, чтобы посмотреть иконы.

Вообще, все известные иконы были отреставрированы до 70-го года. Когда я работал в Межобластном научно-реставрационном художественном управлении, нам, в основном, поступали иконы с периферийных музеев, потому что в той же Третьяковке и Историческом музее были свои реставраторы. У нас были Рублёвский музей, Тверская
картинная галерея, Успенский собор в Рязани. Из Каргополя иконы были, из Новгорода».

Завершающий этап

Из мастерской Светогор выходит под вечер. Гасит свет, запирает дверь на ключ.

«Я обычно ухожу часов в восемь-девять. Иногда жена ко мне заезжает после работы, а иногда – друзья заходят. Пытался детей заинтересовать иконописью, реставрацией – не вышло. У них свои интересы. Впрочем, я поддерживаю их выбор.

А ты сам… Зимой делаешь иконы, летом едешь на объект – восстанавливать иконостас в храме, например. Есть работа, нет работы – то густо, то пусто. Бывает, понимаю, что через два дня отдам икону и всё, после – ничего нет. Постоянно думаешь, что же будет завтра. Вот тогда жить немного страшно».