Ответы на вопросы представителей Молодежной общественной палаты и Палаты молодых законодателей при Совете Федерации

11 декабря 2015 года состоялась встреча Святейшего Патриарха Кирилла с представителями Молодежной общественной палаты и Палаты молодых законодателей при Совете Федерации ФС РФ. Предстоятель Русской Церкви обратился к молодежи со словом и ответил на вопросы.

— Ваше Святейшество, меня зовут Алексей Рогозин, я генеральный директор Алексинского химического комбината, это оборонное предприятие в Тульской области. Мы называем себя ровесниками войны — выпуск продукции начался у нас в 1941 году. В истории комбината бывало разное, но сегодня мы понимаем, что пытаемся выйти из перманентного кризиса, который сложился на предприятии. У нас работает тысяча человек — в очень тяжелых условиях, на опасном производстве. Я понимаю, что они пытаются в этих тяжелых условиях обрести какую-то большую цель и, в том числе, тянутся к храму, который у нас есть, пытаясь там найти ответы на свои вопросы. С другой стороны, я понимаю, что сегодня общественные представления о морали, как и сами понятия морали, нравственности, греха очень сильно меняются. Общество все дальше и дальше отдаляется от тех идеалов, которые существовали изначально, в том числе благодаря Церкви. Разрыв увеличивается, и, наверное, молодому человеку все сложнее прийти в храм, прийти на исповедь, потому что грехов становится все больше. А чем дольше он не приходит, тем сложнее исповедоваться, так что теряется возможность найти какие-то ответы в храме, возникает, в каком-то смысле, замкнутый круг. Вот должна ли Церковь менять свои представления о том, что такое грех? Может быть, становиться лояльнее к каким-то человеческим грехам или пытаться изменить общественные представления? У меня нет ответа на эти вопросы, и очень хотелось бы понять, какое мнение у Русской Православной Церкви. Спасибо.

— Да, спасибо. И в глубокой древности, в первом тысячелетии некоторые представления о грехе стремились изменить в ту или в другую сторону. Например, в III веке возникло такое движение, как манихейство, которое предполагало, что все, что касается материальной, видимой стороны человеческой жизни, — это грех. Если человек заботится о своей одежде, о своей еде, о семье, то он уже согрешает, потому что должен думать только о вечной жизни. И Церковь осудила манихейство. Также в III веке жил в Александрии выдающийся церковный писатель Ориген. Он был человеком огромной эрудиции, написал замечательные произведения, но он буквально воспринял заповедь Божию: если рука тебя искушает, отсеки ее; если глаз тебя искушает, лиши себя глаза. Он был человек темпераментный и, чтобы не искушаться, оскопил себя — и Церковь его осудила. Один этот поступок сразу исключил возможность его канонизации.

Начиная с XVI века в западном христианстве стали развиваться либеральные тенденции, связанные с возникновением протестантизма. Собственно говоря, в 1517 году и произошла первая революция. И эта революция была не в Голландии и не в Британии, и была не буржуазной, а церковной, но если бы не она, то еще неизвестно, произошли бы все последующие революции или нет. Именно внутри Церкви началась так называемая Реформация, появился протестантизм, — это и была революция. В самом начале протестанты были достаточно строгими в отношении морали. Марксистская трактовка истории связывает появление протестантизма с развитием производительных сил и производственных отношений, точнее, с появлением класса буржуазии, который нуждался в оправдании своего целеполагания. Церковь его не оправдывала, и началась революция — думаю, не без участия тех, кто желал обеспечить идеологическую поддержку нового класса. Вначале протестанты были, казалось бы, ригористами в сфере морали, но потом пошли по пути обслуживания сильных мира сего. И сейчас, когда сильные мира сего сказали, что нужно признать гомосексуальные «браки», протестанты ответили «есть!» А если завтра возникнет очередной, как сейчас говорят, мэйнстрим в мировой информационной системе и сильные мира сего вновь скажут протестантам: «слушайте, это надо поддержать», — найдутся такие, кто поддержит сразу.

Но что же происходит в таких религиозных общинах? Их храмы пустеют, люди уходят, потому что по-настоящему такая церковь никому не нужна. Церковь либо хранит Богом данную истину Откровения, либо никому не нужна. Если Церковь не хранит истину, а занимается только социальными, философскими и еще какими бы то ни было вопросами, то их и без Церкви можно прекрасно решать. А главное назначение Церкви — это, в том числе, хранить ценности, о которых мы с вами сейчас говорили.

Для Церкви это не вопрос некоего маневра — мол, нужно быть более покладистыми, идти навстречу слабостям людей, потому что время такое. Это вопрос принципиальный: быть или не быть Церкви. Мы не можем быть ни более консервативными, ни более либеральными. Мы можем только действовать в рамках Слова Божиего. Именно то, что Господь сказал, мы и должны передавать народу — в таких категориях мысли и слова, которые являются приемлемыми, понятными для каждого последующего поколения людей. Собственно говоря, богословие — это и есть трактовка божественного откровения в контексте соответствующей культуры, философского мышления и т.п.

Поэтому никакой уступки греху мы сделать не сможем. А если сделаем, то вряд ли вы пойдете на встречу с Патриархом — вам такой Патриарх будет не нужен.

— Здравствуйте, Ваше Святейшество, меня зовут Виталий Золочевский, у меня вопрос про ИГИЛ. С экранов телевизоров нам постоянно говорят, что это просто террористическая организация, что она признана в России террористической, но никто не объясняет, что это на самом деле такое. Ведь религиозный терроризм существовал в принципе всегда, но он впервые принял такие масштабы, когда целые государства становятся пособниками этой структуры, и, как сообщает телевидение, уже около 70 процентов Сирии ею захвачено. Объясните, пожалуйста, что это такое и вообще, насколько корректно применять название одного из величайших религиозных направлений для именования такой организации? Спасибо.

— Но ведь не мы их так назвали, это не наше изобретение. Они сами себя назвали «Исламское государство Ирака и Леванта». Сейчас нам предлагают покрывать эту реальность какими-то другими аббревиатурами, не знаю, правильно или неправильно, — это как-то связано с политкорректностью.

Но вот что совершенно неправомерно. Исламское государство не может строиться на тех принципах, на которых эти господа пытаются построить некую человеческую общность. Террор, насилие, полное лишение инакомыслящих права на существование, действительно, не имеют ничего общего с исламом. Даже если взять Османскую империю – нельзя сказать, что это был режим наибольшего благоприятствования, но христиане по большей части чувствовали себя вполне нормально, получали фирманы, поскольку те же султаны являли разумное отношение к христианскому присутствию. Бывали периоды, когда что-то обострялось, но доктрина ислама не предполагает уничтожение других по религиозному принципу, особенно христиан и иудеев — так называемых людей книги, как они именуются в исламе. «Люди книги» — это те, кто принимает Библию в качестве основополагающего религиозного текста.

Поэтому, конечно, «исламское государство» — это вовсе не религиозное явление. Но религия, особенно в первом тысячелетии, да и большую часть второго, оставалась, выражаясь светским языком, единственной идеологией. Ничего другого и не существовало. Чтобы вдохновить людей на борьбу, тем более вооруженную, в прошлом, как и сейчас, нужно было использовать идеи, которые брали бы за живое, которые захватывали бы сердце. А религия всегда присутствует в сердце по-настоящему верующего человека. Возьмем крестовые походы. Ясно, что рыцари, закованные в броню, никогда не пошли бы завоевывать земли на Востоке, бросая своих жен и детей, если бы не было мощной религиозной аргументации, некоего религиозного посыла. Им говорили: слушайте, там неверные, они оккупировали святые места, неужели ты будешь сидеть на месте, когда попирается Гроб Господень? И человек покупал латы, лошадь, садился и отправлялся в путь, и только потом, когда он, во всеоружии, достигал цели, ему предлагалось делать нечто, что к защите святых мест не имело никакого отношения. Четвертый крестовый поход — разгром крестоносцами православного христианского Константинополя. Какие сарацины? Их там и близко не было, а значит, религиозный фактор, который может мобилизовать человека на подвиг, использовался для достижения вполне конкретных политических целей.

Точно то же самое с ИГИЛ. Людей заставляют поверить, что вооруженная борьба открывает перед ними двери рая. Часть людей — конечно, недостаточно просвещенных в религиозном смысле, — на это поддается. Вот почему мы говорим, что всякий экстремизм, который подпитывается религиозной мотивацией, опирается на религиозную безграмотность. В ответ на вопрос, что делать, мы часто говорим: надо преподавать основы религии в школе, чтобы дети их знали. И это не стремление обратить всех, однако необходимо дать ребенку хотя бы представление, что такое, скажем, Православие, — чтобы не появились экстремисты, которые якобы во имя православной веры толкают людей на междоусобную брань. А ведь есть и такие, которые говорят, что нам надо защищаться от мусульман. Как религия сама по себе, как Евангелие может нести в себе призыв к истреблению людей, побуждая кого-то убивать? Однако и его использовали в подобных целях, как сегодня используются мусульманские тексты.

Задача Церкви, как и других религиозных организаций, заключается в том, чтобы воспитывать народ в религиозной традиции таким образом, чтобы никогда, ни при каких условиях политически ангажированные силы не могли использовать религию, чтобы подвигнуть людей на совершение тяжких преступлений якобы во имя веры. Конечно, то, что сейчас происходит, — это страшный пример, как можно использовать религиозный фактор в самых неблаговидных целях.

Религия — непростое дело, и религиозные чувства самые сильные. Когда начался конфликт в Чечне, мой блаженнопочивший предшественник Патриарх Алексий и муфтий Чечни подписали очень важную декларацию о том, что это не религиозная война. Может быть, для многих это и прошло мимо, но это не прошло мимо верующих людей. Там хотели объявить джихад, газават — войну за веру, да и у нас казаки поднимались, мол, давайте бороться с мусульманами за наше Православие. И неизвестно, куда бы мы ушли, если бы религиозный фактор был использован в конфликте, который, как вы знаете, к религии не имел никакого отношения.

Поэтому тема присутствия религии в обществе, тема религиозного воспитания имеет, помимо основного смысла, также очень важные «прикладные» смыслы.

— Ваше Святейшество, благословите! Павел Белявский, Тюменская областная Дума и Палата молодых законодателей при Совете Федерации. Русская Православная Церковь сыграла огромную роль для выхода Руси из темных веков после монгольского завоевания, и вообще неизвестно, было бы Московское государство, если бы не миссия, которую совершила Церковь. Сейчас, слава Богу, времена другие, но скажите, в чем Церковь видит сегодня свою миссию в отношении государства Российского?

— Сразу хочу сказать, что мы не видим никакой политической миссии. Нас иногда подталкивают к тому, чтобы мы заняли какую-то политическую позицию и повели за собой народ. Сейчас это несколько успокоилось, а в 90-е годы бывало сплошь и рядом. Сколько разных людей приходило ко мне в кабинет! В свое время депутаты Верховного Совета требовали от меня, чтобы я выдвинул свою кандидатуру на пост Президента Российской Федерации. В то время могло произойти неизвестно что — тогда же не было альтернативы Коммунистической партии, Церковь была единственной организованной силой и в глазах народа воспринималась как альтернатива. И когда они меня спросили, я им рассказал такую притчу: «В бедной Смоленской епархии, которую я возглавлял, есть самый бедный приход — в селе Зарубинки; там священник жить не может, потому что денег нет. Так вот, если вы меня спросите, кем я хочу стать: настоятелем в Зарубинках или Президентом Российской Федерации, — я ни на минуту не задумаюсь и скажу: настоятелем в Зарубинках».

У Церкви не должно быть никаких политических амбиций, никакого стремления к политическому лидерству. Политика — это надстроечное понятие, и в политике не может быть единомыслия. Допустим, Церковь создает свою политическую партию, — нас и на это толкали в 90-е годы: «Создайте политическую партию! У вас же столько первичных организаций, как ни у одной другой партии! Вы же сразу заберете Бог знает сколько мест в парламенте!» На что я отвечал: «Вы же понимаете — если мы создаем свою политическую партию, мы становимся врагами для других политических сил, а значит, наш политический выбор ведет к разделению нашего народа. Церковь должна объединять всех вокруг базисных ценностей, о которых мы говорили, а если мы будем предлагать свою политическую программу, то для других мы станем врагами. Это абсолютно невозможно! У Церкви есть только одно призвание — это спасение человека, чтобы люди обретали подлинный смысл жизни, чтобы они поднимались вверх, к звездам, а не стремились падать в пропасть. Вот что самое главное! Церковь должна поддерживать эту динамику роста человеческой личности: там, наверху, идеал, давайте туда, вверх, а не по горизонтали! А политики призывают двигаться по горизонтали, то есть природа служения Церкви совершенно отлична от политической деятельности. Но при этом очень важная задача Церкви заключается в том, чтобы обеспечивать высокий уровень народного согласия. Не в отношении, как я уже говорил, надстроечных ценностей, а в отношении ценностей фундаментальных, на которых покоится жизнь и личности, и общества, а в идеале — и жизнь государства. Вот так я вижу нашу задачу, и поэтому мы взаимодействуем с миром политики.

У нас ведется диалог практически со всеми политическими партиями. В соответствии с Основами социальной концепции у нас нет никаких намерений поддерживать какую-то одну политическую силу. Но мы будем поддерживать любую политическую силу, если она работает для сохранения и умножения тех самых ценностей, о которых мы говорим. А если какие-то политики будут нам говорить, что для достижения человеческого счастья мы должны понизить брачный возраст, сделать еще более доступными аборты и т.п., мы скажем: «Нам не по пути с вами, мы будем против вас. Мы будем публично говорить, что вы неправы». Никогда это не будет делаться со злобой, потому что это тоже наша паства, и ни один политически ангажированный человек, подходя к храму, не должен себя спрашивать: «А там мои единомышленники или мои враги?» Он должен приходить в храм как в свой дом, и если он увидит рядом представителя другой партии, он не должен смущаться, потому что и для того храм должен быть как дом. В этом смысле Церковь создает уникальное пространство для диалога между людьми, особенно в кризисных ситуациях.

Когда в 1993 году у нас разразился страшный кризис, тогда представители противоположных сторон могли встретиться только в одном месте — это был Данилов монастырь, резиденция Патриарха. Не по вине Церкви переговоры тогда сорвались, но Церковь сыграла очень важную роль, чтобы конфликт между законодательной и исполнительной властью не привел к трагедии гражданской войны в масштабах всей страны.

— Здравствуйте, Ваше Святейшество, меня зовут Сергей Полозов, я в свое основное время занимаюсь тем, что зажигаю умы молодежи для борьбы с наркотиками. Мы много работаем и для профилактики, и для реабилитации, часто сотрудничаем и с Церковью. Когда мы общаемся с ребятами, мы регулярно сталкиваемся с тем, что различные религии присутствуют в сфере реабилитации. Готовясь к этой встрече, я хотел Вас спросить: такое сотрудничества Русской Православной Церкви и Католической Церкви — это проявление экуменизма или просто настройка внешних церковных связей, и нет повода для волнений? Потому что православная часть, как мне кажется, волнуется из-за этого.

— Православные волнуются, чтобы не произошло измены Православию, чтобы не произошла некая мимикрия, чтобы мы, называясь православными, не перестали ими быть, чтобы не было предательства веры. Но волноваться не надо, таких угроз не существует.

Но вот что очень важно. Христиане становятся меньшинством в мире, даже если сложить всех вместе — католиков, православных, протестантов. На Западе происходит очень активное вытеснение церкви и вообще религии, но в первую очередь именно христианства, из общественной жизни под влиянием господствующих либеральных политических доктрин. Несомненно, происходит ослабление христианского присутствия в мире, и у нас есть очень много направлений, по которым мы можем сотрудничать, чтобы совместно, каждому на своем языке и в своей системе координат, влиять на возрождение христианства в масштабах всей планеты. Думаю, это очень важная тема, и уклоняться от диалога, особенно с Католической Церковью, сейчас было бы совершенно неправильно, потому что, в конце концов, мы отстаиваем одни и те же евангельские ценности в общественной и личной жизни. Конечно, есть между нами и очень существенные расхождения, и пускай богословы ими занимаются, работают соответствующие комиссии. Но нужно налаживать такое сотрудничество перед лицом нехристианского мира, которое содействовало бы умножению наших собственных сил. Поэтому мы идем по пути развития сотрудничества с Католической Церковью по целому ряду важных направлений.

В том числе, я думаю, заслуживает всяческого положительного отношения наша общая позиция по ситуации в Сирии и на Ближнем Востоке. Сегодня во многих регионах мира христиане становятся самым гонимым религиозным сообществом, и не только на Ближнем Востоке, где их целыми селами и городами либо вырезают, убивают, либо изгоняют. Вы часто слышите название города Мосул? Незадолго до вторжения американцев в Ирак я был в этой стране и посещал Мосул. Место совершенно замечательное с точки зрения истории христианской Церкви. Там были древние православные церкви, замечательные монастыри, в которых нас принимали, — несколько десятков храмов на относительно небольшой город. Сегодня там ничего не осталось, практически все уничтожено, количество христиан уменьшилось на порядки, они эмигрируют, покидая места своего исторического проживания. Собственно говоря, христианство началось с Ближнего Востока, и если христиане будут оттуда вытеснены, радикализация исламского населения неминуема, поскольку присутствие христианского меньшинства — к сожалению, уже меньшинства в исламских государствах — заставляло руководителей этих стран стремиться к тому, чтобы сохранялся баланс и соблюдались права меньшинств. Но если христиан не будет, то не будет и заботы о соблюдении прав религиозных меньшинств.

А другая тема — это гонения на христиан по всему миру, в таких странах, как Пакистан, Нигерия, некоторые африканские государства. Статистика ужасная: сегодня в мире едва ли не каждый час за свои убеждения погибает христианин, — может быть, и менее, чем за час. Мы живем практически в условиях древних гонений. Находясь в России, мы этого не чувствуем, но люди страдают. А если взять некоторые западноевропейские страны, которые как бы запрещают видимые проявления религиозности? На самом деле всё это странным образом касается только христиан. Снимают с работы медсестру за нательный крестик. Отстраняют человека за публичное выражение религиозных убеждений. Поэтому защита христиан в глобальном масштабе сейчас становится нашей общей заботой, и как же в этом контексте не взаимодействовать с Католической Церковью, самой крупной христианской Церковью в мире! У нас много такого рода тем, и мы, конечно, будем развивать сотрудничество и взаимодействие.

Но при этом наши богословские различия не могут быть стерты в рамках такого сотрудничества, потому что речь идет об очень существенных вероучительных вопросах. Если Богу будет угодно, в какой-то момент произойдет некое стирание различий, но только в результате долгого тщательного богословского исследования и достижения единства. Однако даже этого будет мало. Если богословы всё подпишут, то это соглашение должна принять вся полнота Православной Церкви, в том числе и вы, и ваши дети. Вот так работает демократия в Церкви. Даже на самом демократическом Соборе, где собираются епископы и где подписываются какие-то общие решения, их полная реализация не может быть достигнута, если полнота Церкви их не принимает. В истории было много случаев, когда решения соборов не принималась Полнотой Церкви. Так что у нас есть очень надежные механизмы сохранения своей идентичности, но вместе с тем мы ни в коем случае не должны жить в изоляции.

<…>