Про принцесс и детские травмы

Недавно Государственной Думой Российской Федерации были приняты поправки в УК, согласно которым за шлепок ребенка родители могут оказаться в тюрьме. Закон вызвал неоднозначную реакцию в обществе и сразу же получил неофициальное название «Закон о защите детей от родителей». А должно ли быть воспитание мягким? И всегда ли такое воспитание во благо?

Мама била меня в детстве. Била жестко. У нас с ней маленькая разница в возрасте: она родила меня в 18 лет. С папой у нас была большая разница. Я родился, когда ему было 55 лет, у него уже внучка была. Он меня не бил, он меня баловал. Между родителями была разница 36 лет.

Так вот, мама меня натурально порола, не считая, разумеется, подзатыльников, шлепков, щипков за ухо и прочего. Оставляла меня, кстати, без сладкого, когда я ленился счетом устным заниматься или читать учиться не хотел. В результате к 4,5 годам я бегло читал, а к 6 годам перемножал двузначные и складывал трехзначные в уме. Это все делалось с ремнем в руке и угрозой оставить меня без пирога с яблоком.

Вообще, насколько я помню, порола она меня

– за лень,

– за вранье,

– за хамство,

– за вредничанье.

Порола она меня по голой попе обязательно, кожаным ремнем папиным. И при этом запрещала плакать:

– Замолчи, гад такой, иначе добавлю еще. Ты мужчина или тряпка? Мужчина не должен плакать!

Вечером она заставляла меня мыть ноги ледяной совершенно водой, лет этак в 10 положила мне на кровать лист фанеры для исправления осанки, которой я и сейчас могу похвастаться. Несмотря на большой живот и почти 50 лет, я всегда прям, голова поднята, плечи развернуты. Лет с 12 она заставляла меня открывать купальный сезон с 31 мая в Ленобласти, в речках и озерах с водой любой температуры и купаться все лето напролет в любую погоду.

Пороть она меня перестала только в мои 10 лет, когда я подрался с мальчиком, который был младше и слабее меня, то есть явно за дело решила всыпать. Она бегала за мной по нашей квартире на канале Грибоедова с ремнем, я уворачивался и не плакал. Впервые. Я понял, что плакать не из-за чего. Это маму поразило, порки прекратились, но подзатыльники и вообще «стукнуть тем, что под рукой» оставались до самой армии, то есть до 19 лет.

Кого-то лечили щадяще, кого-то хирургически. Меня – хирургически, ну и ладно. Была любовь в семье, это главное

При этом я маму обожал. И она меня обожала. И у меня ни одного ей упрека (слышите, ни одного упрека!) за мое поротое детство не было и не осталось. Ни одной обиды! Я не могу сказать объективно, хорошо ли это было для меня или дурно… Может, я чего не достиг в этой жизни, или, наоборот, чего-то достиг, благодаря ремню… Сейчас мне кажется, это не было определяющим явлением. Это как тетрациклин, который мы пили от ангины, или картошка, которой дышали под одеялом при простуде. Порка – как таблетки такие. Кого-то лечили щадяще, кого-то хирургически. Меня – хирургически, ну и ладно. Была любовь в семье, это главное. Были книги, были совместные путешествия, были такие интересные люди, каких я сейчас, в нашем поколении, и представить не могу. Было совместное проживание жизни, моей и ее, особенно после смерти папы. Когда все самое интересное, все общение, все впечатления ее бурной жизни были сразу же и моими впечатлениями. Была дружба, кстати, не разлей водой дружба, пока я не женился. Да, при этом – с криками, подзатыльниками и фанерой под простыней. Была реальная мамина забота, чтобы я вырос человеком. Из чего я делаю вывод, что бьют или не бьют ребенка в семье – не определяющий фактор. Если бьют и любят, точнее – бьют оттого, что любят и желают таким образом добра, – это одно. А если и не бьют, и сунули чаду в руки девайс, главное – не лезь, а при этом рассуждают: ах, какие мы гуманные, мы не бьем…

Илья Аронович Забежинский

Здесь нельзя подходить формально: бить или не бить. Потому что любовь определяет все. Можно запретить бить, как можно запретить тетрациклин или картошку под одеялом, потому что и тетрациклином можно отравить, и в картошку горячую ребенка физиономией ткнуть. Но если любви нет, никакими запретами не поможешь. А с любовью и выдрать можно, иногда даже и нужно, иногда просто необходимо. И сколько историй от людей моего поколения я слышал: ах, спасибо матери, бате, бабушке, деду… спасибо, что выдрали меня тогда, да еще и как жестко, и от такой пагубной страсти, беды, увлечения, компании меня избавили. Вот я вам десяток живых свидетелей приведу, свидетелей, благодарных родителям за свою вылеченную заслуженной поркой жизнь. А не так: вот мы тут мило, мелодраматично рассуждаем, ах, какая, мол, беда, какое унижение. Меня пороли, моих друзей, ровесников пороли, но кто из нас считал себя при этом униженным?

Так вот, я не знаю статистики, но из своего личного богатого опыта свидетельствую: у меня нет детской травмы от того, что мама меня порола и всячески рукоприкладствовала и вообще жестка была в моем воспитании.

Но было другое. Я вам сейчас расскажу о наболевшем. С рождения и до семи лет мы жили летом у нас на даче в Мельничном Ручье. С нами в одном доме жила семья моего старшего брата по отцу – Бориса, который был старше меня на 25 лет (старше, кстати, и моей матери, своей мачехи, на шесть лет). У Бориса к тому моменту, когда я родился, уже была двухлетняя дочка Женька, папы моего внучка. И вот с этой Женькой проходило все мое раннее детство.

Мальчик я был домашний, интровертивный, склонный к размышлениям и чтению толстых книжек. Игры подвижные я не особенно любил, знакомиться с кем-то на улице мне было некомфортно (только это не станем приписывать маминому ремню: Ванька мой, которого не пороли никогда, такой же точно). И вот я пытался как-то вливаться в компанию моей племянницы Женьки (которая была старше меня на два года), как-то с ними налаживать отношения. И что же я встречал в ответ? Они, значит, с девчонками резвятся, с куколками там, с игрушечной мебелью, или у них игры какие-то на открытом воздухе, скакалки, ручеек, резиночки… Ну и я к ним, такой пухленький, с книжкой.

– Что это вы тут делаете, а?

И что они мне говорят? Ну-у-у… Вы же знаете:

– Иди-иди отсюда!

– А можно мне с вами тоже поиграть?

И дальше была ключевая фраза, которая повлияла на всю мою дальнейшую жизнь:

– Нет, Илюша. Тебе нельзя в это играть. В это только девочки играют. И вообще мы принцессы!

И так изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год:

– Тебе нельзя в это играть. Ты – мальчик. В это только девочки играют. Только принцессы!

Знаете, на что это повлияло? Я боялся девочек. Я не знал, о чем с ними говорить, чем с ними заниматься, что с ними делать вообще… Не знал. Как заговорить, ужас был: знал, что тут же услышу:

– В это только девочки играют. Только принцессы!

Если уж законодательно бороться с детским травматизмом, то не с телесными наказаниями, а запретить воспитывать принцесс из наших девочек

У меня была одна многолетняя несчастная любовь. Я даже не мог подойти к ней и сказать слово какое-нибудь. Она была принцесса, я понимал это. И мне в ее жизни места не было. Другая безответная любовь была. Она тоже была принцесса. Я робел, страдал. Даже чуть с собой не покончил, думая, что я ничтожество, полное и окончательное. Третья. И снова принцесса. Потом я плюнул. В итоге на первой же девушке, которая в меня влюбилась сама, я женился. Не скажу, что это было неверно: 27 лет совместной жизни в любви и согласии за плечами. Но травма была.

Вот! Вы понимаете? Вот где была травма. Что мне все мамины побои, когда главную травму мне нанесла моя ровесница в возрасте до семи лет? А потом наносили, не щадя, те же мои ровесницы, из которых родители когда-то принцесс воспитали.

Поэтому, если уж законодательно и бороться с детским травматизмом, то не с телесными наказаниями, а запретить воспитывать принцесс из наших девочек. Воспитал принцессу – в тюрьму. Воспитал принцессу – в тюрьму.

Да. Вот давайте примем Закон Против Воспитания Принцесс. Я «за»!

Теперь спросите меня, конечно, порол ли я своих детей.

Никто не знает, как себя это непоротое поколение поведет в трудную минуту

Не порол. Шлепал. Подзатыльники давал. Ваньку за ухо хватал, когда он истерики матери закатывал или хамил открыто. Но не порол. И я не знаю, хорошо ли это. У меня того характера нет, что у моей матери был. Я не такой целеустремленный, как она. Я ленивый по-прежнему. А не бить и не сердиться ведь значительно проще, чем бить и требовать. Всегда проще пройти мимо и сделать самому, чем потребовать что-то от ребенка и требование свое довести до конца, пусть даже и через порку.

Мои дети не научились толком читать до школы. Они не знают устного счета так, как его знаю до сих пор я. Они боятся холодной воды. Они сутулые ходят с извечным нашим сколиозом. И я не знаю, как они встретятся с жизнью. Никто не знает, как себя это непоротое поколение поведет в трудную минуту. Может быть, и нормально, а может, и спасуют. Я все-таки надеюсь, что главное мы им дали. Мы их любили и любим. И это главное. А бить или не бить? Главное, знаете ли, любить.